Законодательная отмашка на изолирование граждан, ищущих себя с помощью психотропных веществ, дана уже давно. Жена одного из таких несчастных, попавших под суровую пяту беларуского законодательства, рассказала Биноклю», как осужденным живется-поживается в застенках беларуских пенитенциарных учреждений.
(имена героев изменены по вполне понятным причинам)
«Прием» происходил по лекалам отечественных криминальных сериалов – такой обратный мимесис. Одним утром Женя открыл дверь, спросонья в глазок посмотреть не потрудился. Нежданные гости оказались оперативниками. Двое мужчин налетели на Женю и окольцевали его наручниками без всяких разговоров. Никаких документальных и устных презентаций, будто в наш дом ворвались не сотрудники правоохранительных органов, а бандиты-рэкетиры.
Началась вербально-психологическая обработка: «Мы все знаем, тебя сдали». Мужчины пытались оперировать фактически не существующими сведениями – брали нас «на понт» и наблюдали за реакцией. Женя не сплоховал и сидел молча. В какой-то степени выбранная им стратегия поведения положительно сказалась на ситуации впоследствии. Я же пыталась выйти на более или менее адекватный контакт.
В принципе милиционеры были достаточно дружелюбны (как бы смешно это ни звучало) и пробовали вывести Женю на классический диалог а-ля «давай поговорим, как мужик с мужиком». Мы отказались брать на себя то, к чему не имеем никакого отношения, но сразу признались, что на столе лежит 0,7 гр гашиша – Женя сдал этот вес добровольно.
Больше ничего в квартире не нашли, но оперативники не оставляли попыток «сообразить» крупный размер наркотиков, якобы спрятанный в нашем жилище. «Где гашиш?», «Где амфетамин?». Видимо, они рассчитывали обнаружить огромные залежи психотропов, а Женю держали за беларуского Эскобара. Обычная практика – в таких случаях часть улова списывается на «собственные» нужды. Ребята без погон желаемого не добились и решили сменить тактику — стали спрашивать о деньгах, заработанных преступным путем.
Чуть позже нас повезли в РОВД, где рассадили по разным кабинетам. Меня периодически заводили к Жене для того, чтобы снабдить мое появление подобным комментарием: «Ты видишь ее в последний раз. Если будешь молчать, твоя девушка отправится в тюрьму за тобой». Вся эта вакханалия продолжалась часов 9.
В какой-то момент меня отпустили, это было ночью. Перед этим оперативники заверили меня в том, что Женя завтра выйдет, поэтому привлекать адвоката пока не следует. Все наши сбережения, лежавшие в разных местах квартиры, исчезли после обыска. Забавно другое — милиционеры не побрезговали даже зарядкой для айфона.
На следующий день Женя так и не вернулся. Я не стала терять времени и позвонила адвокату.
Следственный процесс длился около трех месяцев – максимальный срок, отпущенный законодательством на каждого подсудимого. Спустя полгода дело передали в суд. Все это время Женя просидел в СИЗО. И, если раньше каждые сутки, проведенные в изоляторе, засчитывались как двое суток в тюрьме, теперь госорганы перешли на систему день в день.
Суды оказались именно тем, чем они и являются, – показухой, формальностью для галочки. У нас было целых 15 заседаний, в деле фигурировали 4 человека. Судья создавала впечатление справедливого человека – в какой-то момент я поймала себя на мысли о гипотетически возможном торжестве правосудия.
Прокурор традиционно выполнял свои функции государственного обвинителя, а женщины, сидевшие по бокам от «вашей чести», постоянно засыпали в процессе зачитывания многостраничного дела. Оперативники, выступавшие в качестве свидетелей, вызывали смех своими рассказами о каких-то гашишных флэшбеках.
В день объявления приговора судья вошла в зал, потупив очи долу, зачитала приговор и тут же вышла, так и не удостоив никого взглядом. Срок – от 9 до 11 лет. Шок.
Наш адвокат рассказывал после, что в разговоре тет-а-тет судья разоткровенничалась – мол, им просто дали установку сверху: людей по 328 закрывать максимально. В противном случае служителей «правосудия» ожидают санкции – от лишения премии до перехода в статус подсудимого.
Мы не стали отказываться от возможности подать апелляцию в вышестоящую инстанцию и продолжаем заниматься этим до сих пор. Сдаются только признавшие свою вину люди. На очереди – прокурорский и верховный суды.
Есть информация (не берусь судить о ее объективности), согласно которой 76% беларуских тюрем «заселены» ребятами с клеймом 328. Причина такого соотношения – бравые ребята в погонах ведут борьбу не с дилерами, а с обычными потребителями, и пытаются склонить последних к доносительству. Практически все дела закрываются без наличия доказательной базы.
Женю определили в ИК-15, что в Могилеве. Колония рассчитана на 1700 заключенных, а численность «населения» на данный момент – около 3 тысяч. Беларуские тюрьмы явно переполнены.
Женя воспользовался возможностью ознакомиться с прелестями тюремно-бытовой романтики еще в СИЗО. Следственный изолятор – это тюрьма закрытого типа, что означает решетки на окнах, стол/скамейка, полностью изолированные камеры и редкие прогулки на свежем воздухе.
В изоляторе, прозванном в народе «Володаркой», в 8-местной камере стараются уживаться два десятка человек. В таких условиях некоторые приспосабливаются спать стоя – вот уж действительно, бытие определяет сознание. Существует закономерность – спальных мест всегда меньше, чем претендующих на них.
«Володарка» — старое, трухлявое здание, где течет все, что может течь, а все, что может разваливаться, разваливается. Старые железные нары. Деревянные столы, вдоль и поперек исписанные погонялами и похабными замечаниями. Практически в каждой камере есть телевизор – их наличие обусловлено активностью родственников заключенных, но не добросердечностью и заботой администрации учреждения. В списке доступных каналов – самые «любимые» и «популярные» среди тюремного контингента «ОНТ» и «БТ».
Отлучаться из камеры нельзя. Пожалуй, только на часовую прогулку, законная периодичность которой – раз в день для каждого, фактическая же – раз в неделю. Рассчитывать на свежий воздух в «комнате» не стоит – атмосфера заполнена табачным дымом (убираем «каждую секунду»). Выполнять какие-то физические упражнения просто невозможно: даже если на воле ты слыл атлетом – задыхаешься уже на десятом «прессе».
Кормят в принципе не хуже, чем в армии, – подгнившей капустой и кусками разваренной рыбы. Не тюремным рационом жив сиделец, а исключительно передачками с воли (правила содержания предусматривают тридцатикилограммовую посылку раз в месяц). Этого вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя относительно неплохо, хотя бы в контексте продовольствия.
За колючую проволоку нельзя передавать домашнюю пищу и столовые приборы. Заключенные производят ножи самостоятельно. Вот схема а-ля очумелые ручки – достаешь лезвие из одноразовой бритвы и крепишь к нему что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее ручку. Дешево и сердито – по-другому в местах лишения свободы как-то не получается.
Туалет представляет собой классическую дырку в полу. Если вдруг возникла необходимость побаловать себя единственным доступным способом ласк – вешаешь белую простыню и утешаешь себя так, как можешь.
Главная проблема в СИЗО – практически полное отсутствие медицинского ухода. Я слышала несколько историй о том, как за уже окоченевшим трупом приходили через неделю после смерти. Ешь, молись, не заболевай.
В колонии все совершенно по-другому. Местный уклад напоминает армейские порядки: в распоряжении сидельцев огромная закрытая территория, по которой можно перемещаться, – охранники сидят в специальных будках. В наличии: двухэтажные кирпичные бараки, похожие на казармы, церковь, спортзал, качалка, ленкомнаты, картины на стенах и белые березки. Такая себе пасторальная симфония.
Обычный распорядок дня заключенного: подъем в 5 утра, гигиенические процедуры, завтрак, работа на промзоне (заключающаяся в многочасовом простаивании без дела), обед, снова промзона, ужин, свободное время (с 19 до 22), отбой. После каждого этапа пересчет, это очень утомляет.
Кормят ребят неплохо. Я видела въезжающую на территорию зоны машину с морковкой, которая казалась вполне свежей и аппетитно выглядящей. И несмотря на то, что морковка эта так или иначе становится частью сомнительной с точки зрения съедобности баланды, государство тратит немало средств на обеспечение заключенных. Деньги налогоплательщиков и пенсионеров обеспечивают скудный быт сидельцев.
Столовая напоминает своего собрата из оздоровительного лагеря, но есть одно серьезное отличие – каждый заключенный ходит со своей ложкой в кармане, казенными приборами никто не пользуется. Дань старой тюремной школе.
С 19 до 22 можно выбрать занятие по вкусу. Большая часть сидельцев предсказуемо усаживается перед экраном телевизора (кстати, транслирующего относительно свежие фильмы), но есть и альтернативы: игры (не только карточные, но и настольные – я передавала Жене «Манчкин», например), постирушка (многие предпочитают не сдавать свои вещи в прачечную) и помывка, книги (как ни странно, в ИК-15 полно классной литературы), написание писем на волю (процесс достаточно длительный) или занятие спортом (футбол, волейбол и баскетбол).
Каждый, кто заинтересован в том, чтобы не тратить время впустую, находит себе занятие: кто-то становится тренером футбольной/волейбольной команды, кто-то заведует стенгазетой, кто-то руководит местной самодеятельностью и ставит разные пьески (пускай и сомнительного качества, но все же).
В лагере есть медсестра – единственная женщина на территории колонии. Шкафчики медпункта не пусты, в них покоятся лекарства. Женя как-то подвернул ногу, и ему на помощь пришел… массажист.
В контексте гигиены лагерь отличается от СИЗО только в количественном соотношении – все те же дырки в полу, нередко расположенные друг напротив друга. Справляешь нужду и перемигиваешься с товарищем – романтика.
В последнее время беларуские тюрьмы стараются «переодеться» в образцово-показательный наряд – «черные» (живущие по воровским понятиям) постепенно превращаются в «красные» (находящиеся под тотальным контролем органов). Метаморфозы происходят очень быстро.
Женя рассказывал, что раньше сидельцы тусовались «Вконтакте» и курили гашиш на крыше цеха промзоны. Никаких проблем. Современная конвертация – жесточайший психотропный запрет и 3-5 минут таксофонных разговоров в неделю. Приказы вышестоящих должны исполняться беспрекословно – вне зависимости от степени их абсурдности.
В любой момент заключенный может оказаться в карцере, где нет окон, но есть деревянный лежак без постельного белья. Нары автоматически поднимаются в 6 утра, остаются стул и скамейка. Легальность ссобойки ограничивается гигиеническими принадлежностями и рулоном туалетной бумаги.
Первые два дня проходят в режиме нирваны – тишина способствует рефлексии. Потом начинает рвать крышу, ведь ты не знаешь, который сейчас час и как долго продлится заточение. Ощущение времени уничтожается.
Есть мнение, что это испытание должен пройти каждый только для того, чтобы в дальнейшем избегать одиночки всеми доступными способами. Тюрьма – не самое располагающее к демонстрации собственных принципов место. Однажды ты начинаешь просто молча проглатывать несправедливость.
Драк в беларуских застенках не существует вовсе: сидельцы держатся друг друга, а единым фронтом выступают против общего врага – людей в погонах. Потасовка между заключенными – нонсенс, за который спрашивают свои же. Зарядил кому-нибудь в зубы – будь готов стать общественным изгоем, не уважающим традиции.
Переход на радикальный «красный» режим сказывается на жизнеспособности знаменитых тюремных каст. Старые волки-рецидивисты, жившие по соответствующим понятиям, — вымирающий вид, который влачит свое блатное существование только в крытых тюрьмах.
Но так называемые «петухи» никуда не исчезли – в лагере этим определением именуют насильников и педофилов. Никто не принуждает сотоварищей по несчастью к сексуальным контактам. Но физиологические отношения все же присутствуют – всегда найдутся люди, получающие удовольствие от сомнительного полового акта. Обычные заключенные предпочитают не иметь никаких отношений с такими гедонистами. Вплоть до случайного прикосновения. Это зашквар.
Еще есть «кони» – любители азартных игр, не сумевшие вовремя остановиться. До тех пор, пока твой долг не будет выплачен, ты попадаешь в буквальное рабство к своему «кредитору» — стираешь его вещи, ставишь чайник, заправляешь постель. Все как в жизни – некоторые оставляют на зоне квартиры и жен.
В большом количестве присутствуют «крысы» — сидельцы, работающие на администрацию. Рассказывать об этих ребятах особенно нечего, разве что дать совет – никому не доверяй в тюрьме.
В колонии можно получить среднее специальное образование. Все специальности рабочие – кочегар, швея, столяр. Обучение бесплатное, теорией не ограничивается – на территории колонии есть станки.
Буквально в этом году студенческие возможности расширились – БНТУ и другие университеты позволяют получить диплом дистанционно (дистанция = свобода). Стоимость такой роскоши – около 600 долларов в год. «На выходе» получаешь документ стандартного образца, будто и нет никакой колючей проволоки между тобой и социумом. Лучше, чем ничего. В постоянном и бесполезном простаивании на промзоне теряется некая «интеллигентность души».
Сообщение с волей – притча во языцах. Безлимитные письма, особо не вычитываемые цензорами,– после суда скрывать уже нечего. Можно отправить любимому свои изображения, но не больше двух штук в одном конверте. Телефонные разговоры ограничены пятиминуткой 3-4 раза в месяц. Этого времени катастрофически не хватает, но голос близкого человека в динамике – это радость при любых обстоятельствах.
Раз в четыре месяца позволено сообразить тридцатикилограммовую передачку с продуктами, единожды за этот же период – вещевую посылку. Неограниченно – класть деньги на специальный счет, посредством которого заключенный может отовариваться в специальной лавке, ассортимент которой напоминает сельский магазин.
Арестант и его свободные близкие могут рассчитывать на 3-4 краткосрочных (через стекло, как в американских фильмах) и одно долгосрочное (1-2 суток в специальном, относительно уютном домике) свидания в год при отсутствии фактов нарушения внутреннего режима.
В подобных условиях я стала замужней женщиной: одним прекрасным днем я «выписала» работницу ЗАГСа из Могилева и привезла ее в колонию. Спустя некоторое время привели Женю в совсем не выглядевшей празднично робе. Переодеться ему не разрешили. Поставили подписи, «объявляем вас…» — наши отношения узаконили за пять минут.
Знакомые девочки показывали фотографии со своих «торжеств» – невеста в пышном свадебном платье целует новоиспеченного мужа в затасканной, запыленной форме. Все это выглядит максимально абсурдно, если честно, как в каком-то странном зазеркалье (запроволочье?).
После в нашем распоряжении оказался тот самый дом, в котором довольно уютно, – несколько комнат, в каждой из которых есть телевизор, холодильник, чайник. Общая кухня. Во дворе – беседки, гирлянды, детские качели. Ничего не говорит о том, что ты на зоне.
Медовый месяц ограничили тремя сутками. Все это время мы разговаривали и предавались плотским утехам (чего уж там), гуляли под казенными пихтами. На четвертый день Женю увели, я и проснуться толком не успела. Эмоциональный аспект – глубокая, еле успевающая зажить до следующего свидания рана. Реальность дает увесистую пощечину.
В этом домике ты теряешь ощущение пространства и времени, забываешь о том, что государство и его претензии на монополию справедливости разлучили тебя с любимым человеком. Такие свидания запоминаются на всю жизнь. Цивильный поход в кино на гражданке не идет ни в какое сравнение. Это материя другой, поверхностной действительности.
В распоряжении заключенного только один седативный момент – незабвение со стороны близких и родственников. Жене в этом контексте не очень повезло: количество метафорически подставленных плеч ограничивается моими двумя практически с самого начала.
Родители пошли «в отказ» — обвиняют собственного сына в порче их счастливой жизни. Последствия: практически полное отсутствие участия в поддержке (материальной и психологической). Это ранит, глубоко – от тебя отворачивается родная кровь.
Я пытаюсь восполнить этот внезапно образовавшийся пробел собственными силами, чувствами, мыслями. Ничто не в состоянии разлучить меня с Женей. Тюремный срок – это всего лишь время.
Беларусь никогда не славилась лояльным отношением к психотропным веществам и потребителям оных. В то время как улицы условных американских городов с завидным постоянством заполняются людьми, несущими транспаранты с надписями «Legalize», в нашей стране любое упоминание о декриминализации наркотических средств автоматически ставит смельчака «на карандаш». Доказательства фабрикуются, свидетельские показания не принимаются во внимание, а употребление магическим образом превращается в «сбыт в особо крупных размерах». И солнце не всходит на горизонте радужных перспектив…
Фото: cameralabs.org
Для отправки комментария необходимо войти на сайт.