В начале 2015-го в культовой брестской панк-рок группе Дай Дарогу начал играть молодой и известный лишь узкому кругу музыкантов барабанщик, Илья Терещук. Как получилось, что 20-летний на тот момент парень стал полноценной частью известного коллектива, и что поменялось с тех пор в его жизни? Читайте в Бинокле» первое большое интервью барабанщика Дай Дарогу.
– С чего началось твоё увлечение барабанами?
– Началось всё лет в 5. Дома были две палки, которыми мама бельё мешала, когда варила его с синькой в большой жестяной кастрюле. И эти палки реально были очень похожи на барабанные. Мы тогда жили ещё в общежитии на Востоке, я брал кастрюлю, переворачивал, смотрел концерт Led Zeppelin «Song remains the same» 1976-го года, там Джон Бонэм играл очень длинное соло, и пытался копировать его. Мне кажется, с этого всё и началось.
Ещё папа умел играть на гитаре, и у него были попытки научиться играть на барабанах. Мама когда-то играла на аккордеоне в школе. Хоть это были и не серьёзные занятия, я думаю, во мне это всё как-то соединилось и увеличилось. Папа слушал очень много музыки, у нас было много аудио и видеокассет с клипами. Музыка меня окружала, причём хорошая – это не была какая-то попса или шансон.
– Ты рос в начале 2000-х. Тогда было достаточно плохой музыки. Хорошая на то время – это какая?
– Понятие хорошей музыки относительно. Для меня хорошая музыка – это старая музыка: Beatles, Led Zeppelin, Pink Floyd, Queen, Scorpions, Motorhead. Мой отец был её большим поклонником, он тоже на ней рос. У него не было большого доступа к ней, и поэтому он всё писал с польского радио. У меня дома было много аудиокассет, где были треки не с начала и не до конца: припев и один куплет – и всё.
– Потом было удивительно узнать, что это за песня на самом деле.
– Да-да. Я не знаю, почему мне эта музыка так понравилась. Может, потому что я не знал другой, поэтому так полюбил эту.
– Родители спокойно отнеслись к увлечению барабанами? Не говорили: «Что ты ерундой маешься?»
– Соседи говорили. Им было не очень комфортно. А родители радовались, что у меня есть какие-то склонности к музыке. Я любил порисовать, стихи ещё какие-то писал.
– Как ты понял, что из всех этих творческих вещей хочешь заниматься именно барабанами?
– Это мне казалось, на тот момент, проще всего. У меня, как ты помнишь, уже было две палочки, кастрюля. Я считал, что уже на этом можно что-то делать. Не надо было учиться играть на гитаре, учить ноты. Я ленивый вообще по натуре. Поэтому мне нравился этот лёгкий, быстрый путь. Я поэтому и посуду люблю мыть, люблю, когда результат быстро достигается.
– Как это детское увлечение привело к поступлению в музыкальный колледж?
– Меня родители отдали лет в 6 в музыкальную гимназию. В первую смену у нас были общеобразовательные уроки, во вторую – музыкальные: сольфеджио, специальность, музыкальная литература. Мне очень нравилось играть на барабанах, но вот учить ноты, аккорды, интервалы, слушать Баха, где абсолютно не было барабанной установки, мне совсем не нравилось.
Я не думал поступать в колледж. Казалось, в школе натерпелся, а сейчас меня снова будут этому сольфеджио учить, только всё будет ещё серьёзней. Но отец в 9-ом классе сказал: «Если ты поступишь в колледж, я куплю тебе барабаны». И это сыграло большую роль. Потому что мне очень хотелось иметь свои барабаны. Быть барабанщиком и играть в школе на советских разваливающихся барабанах – это не очень круто.
– И никаких мыслей о другой профессии не возникало?
– Я по натуре гуманитарий. Мне нравилась история, русский язык. У меня не математический склад ума, я до сих пор не знаю, что такое дроби – прогулял, наверно. Я умею гонорар считать, в магазине стоимость двух пакетов молока могу сложить.
– Что тебе дала учёба в колледже?
– Мне всегда папа говорил, что для какой-то музыки надо вырасти. Интеллектуально или, может, мудрость какую-то приобрести. Раньше я классическую музыку не понимал вообще, а в колледже практически 99.9 % классической музыки. Сейчас она мне нравится.
– Не было желания с ней остаться?
– Оно и сейчас есть. Просто приходится крутиться немного. Классической музыкой достаточно тяжело заработать. Единственный вариант – работа в оркестре. Я играл в театре в симфоническом оркестре года три-четыре, и мне очень нравилось: был большой коллектив, приезжали ребята из Минска, профессиональные музыканты. Но меня тянуло к рок-музыке, потому что там я мог не сидеть и не ждать 50 тактов, когда мне надо будет встать и ударить в треугольник. В рок-музыке я могу от начала до конца быть лидером и фронтменом.
– Что ты имеешь в виду под «крутиться»?
– Конечно, только финансовое положение. В театре удавалось зарабатывать 100 долларов в месяц. Притом это была основная работа. А тут можно отыграть концерт, посидеть с ребятами, встретить интересных людей и при этом получить такие же деньги.
– Т.е. сейчас тебя устраивает твоё финансовое положение?
– Да, вполне. Можно было бы, конечно, получше, но сейчас это всё зависит только от нас. В плане, например, выпуска нового материала, клипов, фотосессий.
– Давай ещё немного про прошлое. Тебе всего 22 года, но ты успел поиграть в куче групп.
– Куча – хорошее слово.
– Какой опыт ты из этого вынес?
– Первой у меня была группа Alt+f4. Это всё школьные друзья. А потом я уже и не помню, что у меня было. В Wolfshade успел поиграть, Lover’s gun, Landau, Plastic Angels of September, Own Charter, Charles Mellow. Со всеми бок о бок я сотрудничал. Где-то барабаны записать, где-то что-то помочь придумать. Я со всеми стараюсь верёвочки держать.
– Зачем? У тебя нет ощущения, что надо на чём-то одном сосредоточиться?
– Может быть это образование заложило в меня такой фундамент, что музыка разная, и она вся хорошая. Ещё я очень люблю помогать людям. Я всё время приезжал к кому-нибудь в гости и начинал уборку: «Давайте я у вас пыль протру». А дома никогда ничего не делал. Так же у меня и сейчас: я чаще помогаю кому-то, чем делаю что-то для себя. Я не такой, что вот буду играть только в Дай Дарогу до конца своих дней. 
– Юра Стыльский, как ваш фронтмен, не против твоих сайд-проектов?
– Мы поднимали этот вопрос. И первоочередные концерты, записи, репетиции – это, конечно, Дай Дарогу. А в своё свободное время я могу делать что угодно, лишь бы это не было в ущерб группе. Т.е. я не могу сказать: «Ребят, я не смогу на репетиции быть, потому что мои кореша концерт где-нибудь в подвале устраивают». Все входят в положение, но и я, естественно, тоже не наглею, потому что остальные группы – это хобби, а Дай Дарогу – это ещё и финансовый интерес.
– У вас в группе диктатура или демократия?
– Раз на раз не приходится. Бывает, что мы с Сашей (Закржевским, гитаристом – прим.ред.) на чём-то настаиваем. Потому что Юра зрелый взрослый музыкант, и у него много чего в жизни закрепилось: понятий, жизненных позиций. Приходится даже его чему-то учить: говорить «вот так будет круче» или «давай сделаем так, потому что мы сможем благодаря этому что-то заработать». Бывает, конечно, что Юра как руководитель, основатель группы говорит: «Ребята, я хочу так и всё. Потому что я не могу через себя переступить. Не могу играть супер-мега-молодёжный рок, потому что это не моё». Естественно, мы понимаем, что это его группа и благодаря ему мы здесь и находимся. Чаще, конечно, мы идём с Сашей на компромисс, чем Юра.
– Тебе кто-то может сказать: «Илья, я здесь вижу другую партию для ударных?»
– Да, на этом фоне мы достаточно часто ссоримся. Я говорю: «Да я барабанщик!» Хоть диплом доставай. А Юра говорит: «Мне прямо ухо режет». Мы так писали песню «Увольте». Мы её год писали, она была и 5, и 3 минуты, мы её кастрировали, пришивали, обрезали, приделывали. С ней столько было манипуляций! Потом просто в один момент сказали: «Стоп, давайте возьмём все идеи, где мы говорим друг другу «да», и просто всё это склеим в песню и выпустим наконец-то». Хотя очень серьёзно ссорились, вплоть до криков: «Я сейчас из группы уйду!». Я очень люблю попсиховать.
– Понятно, как тяжело достичь консенсуса в музыкальном плане, но, наверно, если бы вы не подходили друг другу по-человечески, это было бы вообще невозможно?
– У меня были коллеги по группе, с которыми мы были, во-первых, не разлей вода, во-вторых, всё у нас было идентичным: одинаковые вкусы в музыке, одинаковая манера разговаривать, одинаковые шутки. Мы все были, как часть одного целого. И это всё было ужасно скучно .
– Музыкально скучно?
– Вообще, всё было скучно. Сначала это вроде бы «класс, мы на одной волне, это круто», а потом очень скучно. А вот в Дай Дарогу мы не во всём одинаковы, каждый приносит свои идеи, и мы можем рождать что-то новое.
Когда ты с человеком на одной волне, ты не можешь с ним родить ничего нового.
Потому что сейчас, мне кажется, такое время, когда ничего нового придумать уже невозможно. Можно только объединить какие-то идеи и сделать из них комбо. И когда ты с человеком думаешь одинаково, у вас комбо не получится – будете говорить об одном и том же – и всё. А так я говорю Саше: «Давай здесь вот это прилепим». Саша: «А потом вот это накинь». Юра: «А здесь ещё вот это». И получается что-то новое.
– Как вообще ты попал в группу? Юра подошёл к тебе после какого-то концерта и спросил: «Не хочешь у нас поиграть?»
– Ушёл их достаточно долго играющий барабанщик Олег Федоткин. «Фёдор» у него кликуха была. Он ушёл, и я думал, что Юра позовёт меня в группу, потому что Дай Дарогу я ещё в школе слушал. Не фанател, конечно, я знал три песни: «Прыгай в коляску», «Тома», «Она не знала, что я дебил».
– Так почему ты думал, что он тебя позовёт? Вы были знакомы к этому моменту?
– Я знал Юру, Юра знал меня, но не больше: «Привет. Пока. Как дела?». Но Юра знал, что я уже как бы «типа умею», во многих коллективах играл, и меня рекомендовали ему. Но он не поверил, что я в 19 лет смогу достойно играть на барабанах в серьёзной группе. Потому что Дай Дарогу тогда была уже серьёзной группой. Концерты в «Репаблике» на 1000 человек – это не 50-70 в клубе. Сказал: «Ай, нет, он не может точно. Не лечите меня. Вы, наверно, своего пропихиваете». Это мне Юра потом сам и рассказывал. И я после этого пришёл играть в Плюмбум и Муззарт, с ними набрался большого опыта.
В это время Игорь Гусев, который на тот момент был барабанщиком в Дай Дарогу, по семейным обстоятельствам, решил покинуть группу.
И вот на этом фоне Юра мне позвонил и сказал: «Приходи на точку, вдвоём поиграем». Для меня это было что-то типа: «Ваау, ничего себе! Созрел». Так мы одну, две, три репетиции тет-а-тет с ним разговаривали. Может он меня проверял, тыкал в меня, какой я твёрдый/мягкий? Потом он мне предложил сочинить и записать партии для нового альбома Дай Дарогу. И я думал, если я запишу партии в альбом Дай Дарогу, то как минимум какой-то след в истории белорусской рок-музыки уже оставлю.
– Т.е. у тебя было уже тогда ощущение, что Дай Дарогу – это не абы что, а что это вещь?
– Да, для меня это была культовая группа, про неё много говорили. Гастрольный график, выступления с крутыми звёздами на фестивалях. Я с уважением относился к ним, как к серьёзной группе. Я даже преследовал свои интересы. В тот момент для меня это было как дальнейший карьерный рост, следующая ступенька, и она казалась достаточно перспективной. Она такой и оказалась.
– Если бы не оказалось Дай Дарогу в Бресте, ты видишь другую такую ступеньку, ступив на которую, ты мог бы оказаться там, где сейчас находишься?
– Скорее всего я бы поступил учиться в Минск, и там бы что-то нашёл. В Бресте вряд ли. Здесь коллективы появляются, исчезают. Есть среди них хорошие. Но вот эта тенденция появления-исчезновения для меня была не очень перспективной. На этом фоне Дай Дарогу была единственной группой, которой было чуть ли не 20 лет, которая, грубо говоря, из низов прорвалась наверх. Пусть не супермеганаверх, но тем не менее.
– Ты походил на репетиции с Юрой вдвоём. Что после этого было?
– Начал приезжать Саша, бас-гитарист, на репетиции. А потом меня Женя (Крук, менеджер группы – прим.ред.) подвозил домой и спросил, не хотел бы я остаться в группе. Это был больной вопрос. Я понимал, что мне придётся отказаться от всего: от работы в Муззарте, в Плюмбуме – а это концерты и корпоративы, которыми ребята зарабатывают себе на жизнь. Я знал себе цену тогда уже – я знал, что я хорошо играю, разбирался в звукозаписи, делал много работы, у меня был свой инструмент, я всегда приезжал куда надо, репетировал сколько надо, я не был обременён семьёй, учёбой, я был на сто процентов зависим от музыки.
– Идеальный кандидат, в общем.
– Ну ещё молодой, естественно. Красивый.
– Конечно.
– Умел улыбаться, палочки подкидывать, делать шоу – я был ценным клиентом в любой группе, поэтому всегда тяжело расставания проходили.
– Т.е. ты не хотел подводить тех ребят, с которыми играл?
– Да, мне было очень неудобно, но я понимал, что рано или поздно придётся от чего-то отказываться. Если я хочу совершенствоваться и прогрессировать, как музыкант, мне придётся пробовать что-то новое. Это как ходить на завод: хорошие деньги, стабильность, могут квартиру дать, но это рутина, скучно. Так у меня к тому времени уже было в Муззарте. У нас состоялся не очень приятный разговор, они, конечно, обиделись, сказали, что я их подвожу. Но я специально выбрал момент, когда было не очень много концертов, чтобы было время найти мне замену. У нас в Бресте достаточно барабанщиков, которые этому уровню соответствовали. Потом всё уладилось и получилось достаточно хорошо.
– Тебе было психологически тяжело начать играть в такой известной группе, как Дай Дарогу? Или на уровне Бреста такой переход незаметно проходит?
– Сначала, конечно, была очень большая ответственность. Не только перед Юрой и Сашей – для них я был на уровне. Фанаты Дай Дарогу очень остро реагируют на все смены, меня сразу не очень полюбили, мол «Куда? Да он же малой», «Юра, что происходит?». Мне даже пришлось на первом большом концерте в «Репаблике» соло играть, чтобы все поняли, кто пришёл. Но пару концертов – и всё наладилось. Так что, скорее, перед фанатами была ответственность, может, я не соответствую каким-то панк-традициям.
– И кто он – фанат Дай Дарогу?
– Когда я пришёл, это был такой… Не скажу, что сильно пьяный… Выпивший, не совсем приятный человек. Сейчас, после того, как мы провели очень много работы, стало видно, что на концерт приходят абсолютно другие люди. Они стали аккуратные. Нет такого, что он приходит, у него ирокез, от него, извините, воняет за 30 километров. Стали приходить аккуратные мальчики и девочки, они адекватно критикуют, если что-то не так. Нет такого: «Э! Это **вно. Давай «По синему».
До сих пор приходят такие люди, которые с самого начала концерта кричат: «По синему!», их больше никакая песня не интересует.
– Юра не скучает по тем временам?
– Нет, я думаю, что он сам уже вырос. Ему самому приятно, когда к нему приходят красивые адекватные люди, а не пьяный чел с разбитым носом, который говорит: «Юра, точнее Кеша (ещё с тех времён его называют), ты такой, мол, заводной». Т.е. ему все говорили только хорошие вещи. Ему никто не говорил, даже в группе, плохих вещей. А тут пришёл я, пришёл Саша, и мы можем Юру где-то пнуть: «Э, старый, ты что делаешь? Люди ж на тебя смотрят». Мы друг друга подтянули и стали хорошей, адекватной группой.
– Нет ощущения, что что-то «панкушное» с этим потерялось. Какой-то «грязи» иногда хочется?
– Ты знаешь, оно, может, и хочется. Но я вот по натуре не такой человек. Саша, я знаю, тоже. Юра пережил, перерос, я бы даже сказал «прохавал», и ему это уже не интересно. Он знает, что есть обратная сторона у всего: выпивки, употребления каких-то веществ, такой не совсем нормальной жизни.
– Никому из вас это не интересно?
– Абсолютно не интересно.
– Хорошо. Что тебе больше всего нравится в гастрольной жизни, а что напрягает?
– Люблю, когда Женя идёт в магазин и покупает еду в дорогу. Потому что он покупает чипсы, какие-то сосиски, майонез, хлеб, пиво, сок. Я люблю сесть в автобус, ехать и всё это есть.
А насчёт условий на концертах, за ребят не буду говорить, но что касается моего инструмента, я же не могу возить с собой барабаны. Поэтому я вожу с собой тарелки, малый барабан и педаль, всё остальное мне предоставляет организатор, и оно не всегда очень хорошее. Я прихожу – у меня сразу слёзы, апатия, руки опускаются. Поэтому не скажу, что мне нравится играть концерты. Нравится мандраж перед концертом, а сам выход, не всегда, но часто, становится немного рутинным. Но для человека, который приходит на тебя посмотреть, это не рутина, он, может, один раз в год так вырывается. Поэтому приходится выкладываться на 100%.
Случаются, конечно, моменты, когда у нас встречаются взгляды. Я этим глазом – на Юру, этим – на Сашу, у них тоже глаза сходятся – и у нас такой треугольник образуется творческий. Мы чувствуем этот подъём и можем две-три песни так отбабахать, что Оззи Озборн нам завидовал бы. Остальное всё, конечно – это работа.
Мы известная группа в Беларуси, но неизвестная в Украине и России, и мы не можем там претендовать на супермегакрутой клуб, как в Минске, в «Репаблике», где у меня стоят хорошие барабаны. Здесь уровень выступлений другой, потому что мы здесь можем собрать тысячу человек. В Украине нам тяжело собрать тысячу, в России тем более. Из-за этого страдает качество самого звука. Только из-за этого мне бывает немного некомфортно играть.
– Насколько, на твой взгляд, ваш уровень известности в Беларуси отличается от российского, украинского?
– Там очень большая конкуренция, причём не в плане количества групп, а в плане качества. В Украине больше фирмовых команд, которые подходят к исполнению, к аппаратуре – ко всему намного серьёзнее, чем мы. Мы не лохи последние, мы в этом разбираемся и стараемся стремиться к лучшему. Но там даже группа без известности может звучать лучше, чем мы со своей известностью. В этом сейчас, я считаю, корень зла.
– И что надо делать?
– Поднять технический уровень. Потому что всё остальное есть. У нас всё уникальное. Даже Стыльский один с такой фамилией в телефонном справочнике. Я не находил такой музыки в интернете, даже похожей. Ну нет команд с таким голосом, такой подачей. Группа сама по себе самобытна и уникальна. Осталось теперь только всё это вывести на серьёзный технический уровень. Если мы все будем работать, вполне можно стать группой уровня Би-2, например. Это очень серьёзный уровень.
– Т.е. вам надо просто расти каждому, как музыканту, или вам чего-то не хватает из аппаратуры?
– Нет, аппаратуры хватает. Именно личностный рост каждого, как музыканта.
– Вот ты участвовал в конкурсе «Барабанный бит-2016». Для чего? Это желание, чтобы тебя кто-то оценил из коллег?
– Это уже второй мой «Барабанный бит». В 2011-м я поехал туда и прошёл в финал, хотя тогда было раза в 3-4 больше барабанщиков, чем в этом году. Для меня пройти в финал было своего рода победой, хотя я всё равно ехал за первым местом, я амбициозный. А ко второму «Барабанному биту» я уже достаточно серьёзно подготовился. Много времени этому уделил. И за день до конкурса я ужасно заболел. А для барабанщика играть с температурой – это ужасная мука. Но я сыграл. Я всегда недоволен собой, но тогда я был крайне недоволен собой. Было 11 конкурсантов, я думал, что займу 12-ое место. Подумал: «Сейчас мне кто-нибудь скажет, что я лох, а я ведь не лох, это просто температура», но это уже оправдания… Поэтому было очень неожиданно, когда объявили, что у меня второе место. 
А до Барабанного бита был конкурс Level 360.
– Да, я знала, что ты принимал в нём участие, но не нашла никакой информации. Расскажи о нём, потому что Женя Крук, ссылаясь на этот конкурс, говорит, что ты лучше, чем барабанщик ДДТ.
– Нет, я не лучше. Там было три первых места. Артём Мамай (барабанщик ДДТ – прим.ред.) занял первое место по количеству просмотров. Мне дали первое место организаторы конкурса. Третье первое место с призом зрительских симпатий занял Стёпа Четвериков, барабанщик Tractor Bowling.
Организаторы отбирали сто барабанщиков более менее популярных групп, которые должны были снять видео об их продукции. Каждому присылали пластик на бочку, на малый барабан верхний и нижний, а это около 110 долларов. Представь, ты участвуешь в конкурсе, где тебе присылают подарков на 110 долларов. Я подумал: «Класс, вот это халява! А там уже как сложится, что-нибудь сниму». Но потом это всё переросло в такое увлекательное действо, мы с Пашей (SlowMo – официальный фотограф ДайДарогу – прим.ред.) стали подходить к этому серьёзно. Дима Крусь нам помогал ещё очень много, Илья Курочкин.
Когда я выпустил первый ролик, все поняли, кто тут фаворит. Второй ролик закрепил за мной эту позицию. И третий даже снимать не пришлось.
– Как, на твой взгляд, обстоят дела с музыкальной жизнью в Бресте?
– Был такой период, когда все музыканты почему-то поссорились. Одни примкнули к одному лагерю, другие – к другому. Раньше все друг другу помогали, не перебивали друг у друга работу.
Я бы хотел, чтобы все стали хотя бы чуточку профессиональнее.
Для всех сейчас музыкант – это какой-то шут, это не работа.
Никто не хочет платить музыканту, типа «да что тебе там сыграть». Хочется, чтобы все стремились к совершенству. Был период «Золотой осени» года 2009-го, и было на кого посмотреть. Было много коллективов даже в Бресте. А сейчас просто не к кому прийти и спросить что-нибудь. Люди стали думать, что не надо ничего делать, чтобы хорошо играть на инструменте, они считают, что можно выучить три аккорда, написать песню про бухло и стать знаменитым. Не знаю, может, Юра Стыльский сыграл свою роль. В какой-то степени это здорово, что так легко известность приходит, но она так приходит не ко всем. Некоторым людям надо очень много работать. Юре повезло, он уникальный, он может пальцами щёлкнуть – и рождается хит. А всем остальным надо очень много работать, в том числе и мне.
Хотя для меня отсутствие большого количества профессионалов играет и хорошую роль. Я с недавних пор начал заниматься сессионной деятельностью, и мне за это платят деньги. Потому что больше никто ровно сыграть не может. Но я хочу, чтобы у всех всё было хорошо, не только у меня.
– Я лично присутствовала при моменте, когда коллеги-музыканты из других брестских групп с тобой здоровались словами: «Ой-ой, смотрите это же звезда». Как ты на такое реагируешь?
– Иногда это прикольно, но если в шутку. У меня есть такие друзья, ни в один бар нельзя с ними зайти, они сразу всем кричат: «Это барабанщик Дай Дарогу!». Стыдно, у меня даже щёки краснеют, когда я об этом говорю. У меня есть друзья-музыканты, которые обращаются к каким-то неумехам или записывают барабаны не очень качественно. Я спрашиваю, чего они ко мне не обращаются. «Ну ты же занят. У тебя гастроли. Разве ты сможешь с нами общаться?» Т.е. люди берут и сами превозносят тебя на какой-то непонятный Олимп. Стоит только обратиться, и я чаще помогаю, чем нет. Приятно, когда люди говорят: «Ты молодец», а самая лучшая похвала, когда говорят: «Ты меня мотивируешь на работу».
– Где ты себя видишь через 10 лет? Ты видишь, что Дай Дарогу будет продолжать своё существование?
– Всё от Юры зависит. Если Юра охрипнет или у него там нога отвалится, мы не сможем без него играть. Это уже не будет Дай Дарогу.
– Т.е. у тебя не будет желания сказать: «Всё, пацаны, пока, я вижу свою следующую ступеньку»?
– Мы в коллективе друг другу желаем только лучшего. Если Юру пригласят играть на гитаре к Земфире, мы искренне порадуемся. Если Сашу пригласят играть в Biffy Clyro его любимую, мы не будем говорить: «Эй, ты чё, братишек не подводи». Вопрос, конечно, провокационный. Пока никаких планов не было, мы держимся друг за друга. Даже деньги не перебивают, были предложения поработать за большие деньги, но пока нет. Пока всё хорошо.
Фотографии — Роман Чмель и из личного архива героя
Для отправки комментария необходимо войти на сайт.